О стиле и композиции

Все художники нашего времени, и архитекторы в частности, имеют, по-моему, слабость воображать себя одаренными гениальностью. По крайней мере своими поступками они заставляют это предположить. Когда они творят, то за вдохновение принимают смутные порывы воображения, чрезмерно насыщенного воспоминаниями, но лишенного убежденности, и поэтому они создают чудовища. Эклектизм хорош только тогда, когда он подчиняется здравому уму, уверенному в своих знаниях и обладающему твердо установленными принципами. Если эклектизм захватывает нерешительный ум, не успевший усвоить принципы при помощи разумного изучения искусства, то эклектизм становится злом; ибо в таком случае он непременно исключает стиль, поскольку он, допуская все возможные виды выражения, не умеет подчиниться одному единственному. Египетская, греческая, византийская, римская, готическая архитектуры обладают стилем; но выражения стиля различны в каждом из этих искусств, ибо каждое из них исходит ив различных принципов.

Каким же образом, не имея твердо установленного принципа, вы сможете вложить стиль в ваши произведения? Легко сказать: «Берите повсюду, складывайте по ящикам в вашем мозгу все, что вам кажется хорошим и затем... затем... творите!» — Но у меня нет руководителя, вы меня не приучили пользоваться моим рассудком, все ящики моего мозга отрываются одновременно и подбрасывают под кончик моего карандаша египетские и греческие храмы, римские сводчатые сооружения, архитравы и арки, стрельчатые и круглые; вы мне сказали, чтобы я черпал повсюду: это хорошо, когда нужно собирать и запоминать, но когда нужно создавать, что мне делать со всем этим? Как начинать, как кончать? Среди всех этих хороших вещей где самые лучшие, где те, которые должны господствовать над остальными? Если же мы привыкли действовать рассуждая, если мы владеем принципом, всякая творческая работа возможна, даже легка, и идет правильным ходом, методически, давая в результате если- не шедевры, то хорошие, достойные произведения, которые могут обладать стилем. Я не знаю, посещает ли музыкантов, поэтов и художников внезапное вдохновение, диктующее им сонату, оду или картину: я склонен не верить этому на том основании, что ни один гениальный музыкант, поэт или художник ничего не сообщал нам об этих откровениях. Священный огонь не загорается сам собой,— чтобы он запылал, нужно собрать топливо, сложить его в очаг и раздувать, иногда долго раздувать, пока удастся добиться первых проблесков пламени. Тогда, действительно, если все было хорошо подготовлено в очаге, этот огонь начинает постепенно согревать вас, он светит, он сверкает, он вас обжигает, но, повторяю, для этого нужно потрудиться. Когда архитектору поручено построить сооружение и дана неясная программа (как все письменные программы), то он сам должен сначала привести в порядок этот первичный материал. Нужно удовлетворить различным запросам и различным служебным назначениям; он их изучает в отдельности, он не должен думать об архитектуре, т. е. об оболочке этих различных служебных помещений, он наивно довольствуется простым размещенном всего по местам; в каждой части этой программы он замечает главную точку и выделяет ее; его сложная, запутанная работа мало-помалу упрощается (ибо простые мысли приходят последними). Вскоре он пробует соединить части, изученные по отдельности, он снова упрощает; но эта простая сводка изученного материала его не удовлетворяет, он чувствует, что этому телу недостает единства, швы заметны, они неуклюжи. Он ищет снова, переставляет направо то, что было слева, вперед — то, что был позади, сто раз меняет расположение частей своего плана. Затем (я полагаю, что это добросовестный архитектор, любящий свое искусство и требовательный к самому себе) он сосредоточивается, откладывает в сторону листы, покрытые чертежами; внезапно ему кажется, что он видит в программе основную, главную идею (заметим, что никто ее туда не вкладывал). Все становится ему ясным: вместо того чтобы заниматься деталями своего проекта с целью прийти к комбинации ансамбля, он совершает обратную операцию; он узрел здание, он увидел, как различные служебные помещения должны подчиниться общему плану, объединяющему все. И тогда эти части, планировка которых мучила его ум, занимают свое естественное место. Когда найдена главная идея, второстепенные идеи приходят в порядок и появляются в нужный момент. Архитектор овладел своей программой, она у него в руках, он ее систематически переделывает, он ее дополняет и совершенствует. Но если он во время этого труда вспомнил об ордерах, о греках или римлянах, о Пьере де Монтеро или о Мансаре, то он пропал, — он утонет в своих воспоминаниях. Что будет, если он с самого начала задумает взять один кусок из Пантеона, другой — из терм Каракаллы, из Сент Шапель или Инвалидов? Нет, эти памятники прошлого его не занимают. Его план найден, его сооружение рисуется его уму; он видит, как он его строит, основная идея плана повторена в фасаде. Требования статики и конструктивные средства подсказывают ему наружный вид здания. Нужно найти форму, он не хочет, чтобы его обвинили в подражании архитектуре римлян, Людовика XIV, Людовика Святого или Франциска I; он в большом затруднении. Он делает наброски на бумаге... «Нет, это похоже на такое-то здание... Нет, этот ордер напоминает такой-то портик... Нет, эти окна похожи на окна такого-то дворца... Оставим все это; моя конструкция, моя постройка, мои статические решения, вот они; запомним точно, что именно они мне диктуют». И тогда под его рукой образуется что-то вроде каркаса, костяка; внутренние помещения выявляются .снаружи, Идея плана открыто выступает в фасаде; она указывает те части, которые нужно украсить, и те, которыми нужно пожертвовать. Вот как творит архитектор. Здесь уже начинается настоящая роль художника, ибо недостаточно, чтобы архитектор обладал точным умом, чтобы мысли его были ясно выражены, — нужно чтобы это выражение было облечено в красивую форму, необходимо привлекать взоры и нравиться, если хочешь быть понятым. Художник, внимательно наблюдавший, пассивное воображение которого собрало многочисленные образцы, выбранные и расклассифицированные с разбором, понял, что во всех искусствах, включая архитектуру, имеется лишь ограниченное число способов передачи идей; он понял, что сильные эффекты достигаются весьма простыми приемами, использующими основную мысль; что в архитектуре имеются лады, как в музыке и поэзии, что нельзя безнаказанно освободиться от законов, продиктованных человеческим чувством, законов, являющихся для глаз тем же, чем мораль для души, т. е. естественным регулятором, не зависящим от различных форм цивилизации; что заслуга художника заключается в соблюдении этих законов без воспроизведения уже использованных форм, и что в конце концов эти законы не зависят от той или иной формы. Позднее я вернусь к этому столь важному элементу в искусстве — к правилам, продиктованным чувством формы. Сейчас я удовольствуюсь тем, что проследил за работой архитектора в ее первой стадии, до того момента, когда для продолжения его поисков стиля ему уже недостаточно иметь твердые, упорядоченные мысли и уметь их ясно выражать.

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41